Как открывается вдруг горная гряда разгадка скважина все доводы поправ ты

больше правды - Miss Understanding — LiveJournal

? LiveJournal

Main
Ratings
Interesting
🏠#ISTAYHOME
Disable ads

Login
CREATE BLOG Join
English (en)
- English (en)
- Русский (ru)
- Українська (uk)
- Français (fr)
- Português (pt)
- español (es)
- Deutsch (de)
- Italiano (it)
- Беларуская (be)

mantrabox.livejournal.com

"Как открывается вдруг горная гряда": cdetodalekomai — LiveJournal

Узнала я это стихотворение в конце прошлого 2019 года. Автор — молодая известная поэтесса Вера Полозкова.

Оно пригвоздило меня к полу, потому что было про меня. Ну, в общем-то, так и случается с настоящей поэзией. Именно за это её и любят.

Оно — о любви. Но не просто «о любви», а о любви — судьбе. О любви к мужчине, от которого женщина будет рожать детЕЙ. Вера Полозкова писала это стихотворение о своём муже. Оно называется «Больше правды». Это он — её мужчина-муж-судьба — оказался для неё «больше правды».

На самом деле, эти два слова совершенно бессмысленны. Что это за явление такое, которое больше, чем правда? Человечество не придумало такому названия, потому что его нет на Земле. А точнее оно запредельно, стоит на грани неизведанного, как прорыв. И я понимаю-не понимаю, что это такое — больше правды.

Я совершу кощунство и буду писать четверостишия Веры с большой буквы.(У неё строчки начинаются с маленькой. Сознаю свою вину. Готова понести наказание)

Больше правды

Как открывается вдруг горная гряда,
Разгадка, скважина; все доводы попрАв,ты
Возник и оказался больше правды —
Необходимый, словно был всегда.

Понимаете? Понимаете, как странно происходит встреча, которую всегда осознанно и неосознанно ждёшь, но никогда к ней не готов? И сила впечатления будет такая же, как от первый раз вживую увиденных гор и разверзнутых недр у самых ног. «Необходимый, словно был всегда» — это и близко не про «я тебя люблю», это что-то из самого главного про саму себя.

Ты область, где кончаются слова.

После «больше правды» эта строчка даже банальна, но от этого не перестаёт безукоризненно бить точно в цель.

А дальше лично для меня начинается фантастика, от сокровенного смысла которой у меня захватило дух (это не фигура речи).

Ты детство, что впотьмах навстречу вышло:
Клеёнка, салки, давленая вишня,
Щекотка, манка, мятая трава.

Однородные члены про щекотку и манку не говорят мне ни о чём. У каждого они сугубо свои. Но я благодарна им за то, что они бессмысленно маячат, потому что дают возможность передохнуть, прийти в себя после сакрального: «Ты детство, что впотьмах навстречу вышло».

Потому что на заре жизни родилась моя уверенность, ещё не облёкшаяся в слова, что любовь — это то, ради чего надо жить. Это знание было разлито в уличном воздухе, когда из подъезда меня выносили ноги на удобный, только и ждущий их прикосновения асфальт, и утренняя, невероятно густая свежесть не просто ощущалась, она изумляла. Меня, летящую, отражали витрины магазинов, и я в каждую секунду жизни «знала», куда лечу. Именно об этом Онегину писала семнадцатилетняя Татьяна: «Вся жизнь моя была залогом свиданья верного с тобой»

И вот свидание произошло:

Стоишь, бесспорен, заспан и влюблён,
И смотришь так, что радостно и страшно -
Как жить под взглядом, где такая яшма,
Крапива, малахит, кукушкин лён.

У мужа глаза голубые — не зелёные, но остальные все слова поразительно про меня. Память хранит именно заспанные глаза, которые смотрят так, что «радостно и страшно». Страшно, потому что приходит ответственность, смутно что-то понимаю, что коли уж свершилось, материализовалось то, что впотьмах детской души рождалось, коли уж оно вышло на свет, дано мне в самые руки, то от меня требуется что-то совсем новое и что-то совсем главное. А я чувствую, что ничего я ещё про это не знаю. Ничего не умею, поэтому и боюсь, временами осознавая недостойность: «как жить под взглядом..?». Поэтому вытворяю несуразные глупости:

Я не умею этой прямоты
И точной нежности, пугающей у зрячих,
И я сую тебе в ладони - прячь их -
Пакеты, страхи, глупости, цветы;

Цветы! Я дарила мужу цветы, потому что не дарить не могла. Я рвала их на обочине дороги, заворачивала в мокрую тряпку, и они ехали вместе со мной три часа в сумке на рейсовом автобусе. Цветы? — какая ерунда! — хотелось подарить всё. Отдать — всё. Вот только что? Не знаю. Пусть будут хоть цветы...

Привет! ты пахнешь берегом реки,
Подлунным, летним, в молодой осоке;

Я очень хорошо знаю, как пахнет берег реки и сама река под луной. Этот запах не про моего любимого.

Была осень, было золото листьев, вкусный осенний дымок, красные яблоки на зелёной траве. Через год, 7 октября родилась дочь, через два года, в ноябре, сын, и я, чувственно любящая подлунные летние берега в осоке, до-о-олгий десяток лет видела их только во сне. Мне их не хватало. Как и сырости леса, как и разнотравья лугов. Но я знала, что вся моя страстно поэтическая любовь к миру сосредоточена теперь в нём одном.

Условия, экзамены и сроки
Друг другу ставят только дураки,
А мы четыре жадные руки,
Нашедшие назначенные строки.

Какие условия, какие экзамены? Позади — бывшая жена, с которой ещё нет развода, и маленькая дочь там, впереди — отсутствие жилья, выдача зарплаты мукой, ежедневные поездки на работу на перекладных за тридевять земель — Боже! Если надо, забери что-нибудь ещё из этого ряда, оставь только эти — найденные нами назначенные строки...

P. S. Когда я на днях писала этот пост, с тайной опаской заглянула в Википедию. А там значится: Вера Полозкова, двое детей, супруг такой-то... с 2019 года ... в разводе.

Мне стало... стыдно. Это ж надо ТАК ЗАБРАТЬ и ПРИСВОИТЬ СЕБЕ целое стихотворение...

Поэты они страшно... обнажены...

cdetodalekomai.livejournal.com

Читать онлайн Осточерчение страница 13

и мы ночуем в пустых заводских цехах, где плесень
и горы давленого стекла, и истошно воют дверные петли
и кислые ягоды ищем мы в мягких мхах, и такая шальная
радость нас обняла, что мы смеёмся уже – не спеть ли
берём яйцо из гнезда, печём его впопыхах, и зола, зола,
и зубы в чёрном горячем пепле
как будто пересекаем ручьи и рвы, распускаем швы,
жжём труху чадящую на привале,
состоим из почвы, воды, травы, и слова уходят из головы,
обнажая камни, мостки и сваи
и такие счастливые, будто давно мертвы, так давно мертвы,
что почти уже
не существовали

27 июня 2011 года

Песни острова Макунуду

Нине Берберовой

океан говорит: у меня в подчиненьи ночь вся,
я тут верховный чин
ты быстрее искорки, менее древоточца,
не знаешь принципов и причин
сделай милость, сядь и сосредоточься,
а то и вовсе неразличим
сам себе властитель, проектировщик,
военный лекарь, городовой,
ни один рисунок, орнамент,
росчерк не повторяю случайный свой
кто не знает меры и тот, кто ропщет,
в меня ложится вниз головой
ну а ты, со сложной своей начинкой,
гордыней барина и связующего звена
будешь только белой моей песчинкой,
поменьше рисового зерна,
чтобы я шелестел по краю и был с горчинкой,
и вода
была ослепительно зелена

когда буря-изверг
крошит корабли
пусть я буду высверк
острова вдали -
берега и пирса,
дома и огня;
океан скупился
показать меня.
чаячьего лая
звук издалека,
ракушка жилая
едет вдоль песка,
и гранат краснеет
вон у той скалы,
и вода яснее
воска и смолы -
так, что служит линзой
глянувшим извне
и легко приблизит,
что лежит на дне.
мрамора и кварца
длинны берега,
и в лачуге старца
суп у очага.
век свеча не гасла
у его ворот.
вёл густого масла
этот резкий рот,
скулы и подглазья
чей-то мастихин,
и на стенке вязью
древние стихи.
"где твоя темница?
рыбы и коралл.
ты погиб, и мнится,
что не умирал.
что-то длит надежду.
и с моим лицом -
кто-то средний между
богом и отцом.
судно кружат черти.
для тебя кошмар
кончен – счастье смерти
есть великий дар".
не сочтёт кощунством
грустный сын земли -
я хочу быть чувством
острова вдали.

III

и когда наступает, чувствуешь некое облегчение:
всё предвидел, теперь не надо и объяснять.
истина открывается как разрыв, как кровотечение -
и ни скрыть, ни вытерпеть, ни унять.
смуглый юноша по утрам расправляет простыни,
оставляет нам фруктов, что накормили бы гарнизон.
– где вы были в последние дни земли?
– мы жили на острове.
брали красный арабский "мальборо"
и глядели на горизонт.
мы шутили: не будет дня, когда нас обнаружат взрослыми, -
ничего живого не уцелеет уже вокруг.
– что вы знали об урагане?
– что это россказни
для туристов, жаждущих приключений, и их подруг.
ровно те из нас, кого гибель назначит лучшими,
вечно были невосприимчивы к похвалам.
– что вы делали в час, когда туча закрыла небо?
– обнявшись, слушали,
как деревья ломаются пополам.
вспоминали по именам тех, кто в детстве нравился,
и смеялись, и говорили, что устоим.
старый бармен, кассу закрыв на ключ,
не спеша отправился
ждать, когда море придёт за ним.

молодость-девица,
взбалмошная царица
всего, что делается
и не повторится.
чаянье, нетерпение,
сладостная пытка -
всё было от кипения,
от переизбытка.
божественное топливо,
биение, напряженье -
дай тем, кем мы были растоптаны,
сил вынести пораженье,
кем мы были отвергнуты -
не пожалеть об этом,
а нам разве только верности
нашим былым обетам,
так как срока давности -
радуга над плечами -
нет только у благодарности
и печали.

декабрь 2012 года, остров Макунуду,

Мальдивский архипелаг

Больше правды

как открывается вдруг горная гряда,
разгадка, скважина; все доводы поправ, ты
возник и оказался больше правды -
необходимый, словно был всегда.
ты область, где кончаются слова.
ты детство, что впотьмах навстречу вышло:
клеёнка, салки, давленая вишня,
щекотка, манка, мятая трава.
стоишь, бесспорен, заспан и влюблён,
и смотришь так, что радостно и страшно -
как жить под взглядом, где такая яшма,
крапива, малахит, кукушкин лён.
я не умею этой прямоты
и точной нежности, пугающей у зрячих,
и я сую тебе в ладони – прячь их -
пакеты, страхи, глупости, цветы;
привет! ты пахнешь берегом реки,
подлунным, летним, в молодой осоке;
условия, экзамены и сроки
друг другу ставят только дураки,
а мы четыре жадные руки,
нашедшие назначенные строки.

25 апреля 2012 года

XII

Сороковой

Когда ты вырастешь – в нью-йоркском кабаке
Брюнеточка из творческой богемы
Попросит расписаться на руке
И даже скажет, путая фонемы,
Пять слов на украинском языке -
Мир вынырнет из своего пике -
И даже дети выучат поэмы
О Вере и Красивом Мудаке -
Я распечатаю четыре кадра, где мы
Сидим на пристани вдвоём, и вдалеке
Очерчен центр солнечной системы.
Повешу в комнате и сдохну налегке.
Да, от меня всегда одни проблемы.
Ты будешь худ и через тридцать лет.
Продолжишь наделяться, раз за разом,
Чем-то таким, чего в помине нет:
Какой-то новый станет биться разум,
Как можно быть таким зеленоглазым
И ничего не чувствовать в ответ.
Сплошной, невосприимчивый к приказам,
Ты будешь лить холодный белый свет,
Но сам, увы, не сможешь быть согрет.
Сейчас февраль, и крабы из песка
Вьют города, опровергая хаос.
Ворона вынимает потроха из
Рыбёшки мелкой, в полтора броска.
А ты влюблён, и смертная тоска
Выстраивать побуквенно войска
Меня толкает, горько усмехаясь.
Сдавайся, детка. Армия близка.
Ты был здесь царь. Ты весь народ согнал.
Ты шёл как солнце из своих покоев.
Ты запустил здесь жизнь, перенастроив
На новый спутник, на другой сигнал.
Всяк твоим именем лечил и заклинал.
Где мне теперь искать таких героев?
Такой сюжет? Такой телеканал?
Мне очень жаль. Ты был водой живой,
Был смысл и голос. Не модель, не особь.
Мой низкорослый вежливый конвой
Ведёт тебя всё дальше через осыпь,
И солнце у тебя над головой.
Второй,
седьмой,
тридцать девятый способ
Бессмертия.
Держи сороковой.

8 февраля 2010 года

Рябью

господи мой, прохладный, простой,
улыбчивый и сплошной
тяжело голове, полной шума, дребезга,
всякой мерзости несмешной
протяни мне сложенные ладони да напои меня тишиной
я несу свою вахту, я отвоёвываю у хаоса
крошечный вершок за вершком
говорю всем: смотрите, вы всемогущие
(они тихо друг другу: "здорово, но с душком")
у меня шесть рейсов в неделю, господи,
но к тебе я пришёл пешком
рассказать ли, как я устал быть должным
и как я меньше того, что наобещал
как я хохотал над мещанами, как стал лабухом у мещан
как я экономлю движения,
уступая жильё сомнениям и вещам
ты был где-то поблизости, когда мы пели целой кухней,
вся синь и пьянь,
дилана и высоцкого, все лады набекрень,
что ни день, то всклянь,
ты гораздо дальше теперь,
когда мы говорим о дхарме и бхакти-йоге, про инь и ян
потому что во сне одни психопаты грызут других,
и ты просыпаешься от грызни
наблюдать, как тут месят,
считают месяцы до начала большой резни
что я делаю здесь со своею сверхточной оптикой,
отпусти меня, упраздни
я любил-то всего, может, трёх человек на свете,
каждая скула как кетмень
и до них теперь не добраться ни поездом, ни паромом,
ни сунув руку им за ремень:
безразличный металл, оргстекло, крепления,
напыление и кремень
господи мой, господи, неизбывные допамин и серотонин
доживу,
доумру ли когда до своих единственных именин
побреду ли когда через всю твою музыку,
не закатывая штанин
через всю твою реку света, все твои звёздные лагеря,
где мои неживые братья меня приветствуют,
ни полслова не говоря,
где узрю, наконец, воочию – ничего не бывает зря
где ты будешь стоять спиной (головокружение и джетлаг)
по тому, как рябью идёт на тебе футболка,
так, словно под ветром флаг
я немедленно догадаюсь, что ты ревёшь, закусив кулак

Львов – Пермь – Москва, октябрь 2012 года

dom-knig.com

Вера Полозкова | Katerina's Lyric Weblog

Перевяжи эти дни тесемкой, вскрой, когда сделаешься стара: Калашник кормит блинами с семгой и пьет с тобой до шести утра; играет в мачо, горланит блюзы – Москва пустынна, луна полна (я всех их, собственно, и люблю за то, что все как один шпана: пусть образованна первоклассно и кашемировое пальто, — но приджазованна, громогласна и надирается как никто).

Кумир вернулся в свой Копенгаген, ехиден, стрижен и большеглаз; а ты тут слушаешь Нину Хаген и Диаманду еще Галас, читаешь Бродского, Йейтса, Йитса, днем эта книга, на вечер – та, и все надеешься просветлиться, да не выходит же ни черта – все смотришь в лица, в кого б залиться, сорваться, голову очертя.

Влюбиться – выдохнуть как-то злобу, что прет ноздрями, как у быка: одну отчаянную зазнобу – сто шуток, двадцать три кабака, — с крючка сорвали на днях; похоже, что крепко держат уже в горсти; а тот, кого ты забыть не можешь, ни «мсти», ни «выпусти», ни «прости» — живет, улыбчив, холен, рекламен и любит ту, что погорячей; благополучно забыв про пламень островитянских твоих очей.

Ты, в общем, целую пятилетку романов втиснула в этот год: так молодую легкоатлетку швыряет наземь в секунде от рекорда; встанешь, дадут таблетку, с ладоней смоешь холодный пот; теперь вот меряй шагами клетку своих раздумий, как крупный скот, мечись и громко реви в жилетку тому, кто верил в иной исход.

Да впрочем, что тебе: лет-то двадцать, в груди пожар, в голове фокстрот; Бог рад отечески издеваться, раз уж ты ждешь от Него острот; Он дал и страсти тебе, и мозга, и, в целом, зрелищ огреб сполна; пока, однако, ты только моська, что заливается на Слона; когда ты станешь не просто куклой, такой, подкованной прыткой вшой – тебя Он стащит с ладони смуглой и пообщается, как с большой.

Пока же прыгай, как первогодок, вся в черноземе и синяках: беги ловушек, сетей, разводок; все научились, ты всё никак; взрослей, читай золотые книжки, запоминай все, вяжи тесьмой; отрада – в каждом втором мальчишке, спасенье – только в тебе самой; не верь сомнениям беспричинным; брось проповедовать овощам; и не привязывайся к мужчинам, деньгам, иллюзиям и вещам.

Ты перестанешь жить спешно, тряско, поймешь, насколько была глуха; с тебя облезет вся эта краска, обложка, пестрая шелуха; ты сможешь сирых согреть и слабых; и, вместо модненькой чепухи —

Когда-нибудь в подворотне лабух споет романс на твои стихи.

kamarus.wordpress.com